Такая высокая светловолосая. Говорят, её подучила бывшая шлюха короля — Марго.

— Маргарита? — выкрикиваю я и зажимаю я рот рукой, чтобы не ляпнуть лишнего.

— Да, — продолжает Бэлла, когда никто и не обращает внимания на мою осведомлённость, — она во дворце год прожила. Своими глазами видела, как вела себя та самозванка, что выдавала себя за Катарину. И как она его околдовала. В общем, он эту Мирану даже ночевать во дворце оставил.

— Да ладно?! — и снова громче всех удивляюсь я. Но удивление ли это?

— Девочки, девочки, — голос мадам Сони прекращает наш стихийный междусобойчик, заставляя заняться «делом».

Все расходятся по своим уголкам, диванчикам и закуткам к заскучавшим клиентам.

И теперь мне даже немного жаль, что я так разочаровала Брина. И хотя уязвлённое самолюбие, когда он мне не поверил, прямо-таки закипело желанием доказать, что мои притязания на короля вполне себе реальны, конечно, я подавила это желание. Потому что ещё больше мне жаль, что Гошка с лёгкой руки Марго принял за меня какую-то белобрысую дылду. И, видимо, активно проверял её на подлинность, раз оставил на всю ночь.

Чёрт! Наверно, первый раз радуюсь я тому, за что ругала себя всю эту неделю: тому, что не сказала ему, что Даша — это я. Не пошла с шашкой наголо напролом. А ведь посещала меня такая шальная мысль. Посещала. Плюнуть на всё, пойти признаться, а там будь что будет. Да что там! На самом деле именно таким был мой первоначальный план. В своих мечтах я видела, как кинусь к нему на шею, а он обрадуется, а не шарахнется от меня как от «ветряночной». Но он шарахнулся, я струсила. И теперь

выглядываю, поднимаясь на цыпочки, из-за спин наглых, бесстыжих, решительных, что напролом рвутся в койку к королю, да перечитываю по ночам его сумасшедшие письма.

О, господи! Что же делать? А если он и правда поверит, что я умерла и выберет кого-нибудь? И полюбит? Если окажется, что не так уж я была ему дорога, как мне казалось? Что все мои сомнения, почему он намеренно держал меня в стороне от своих дел и от ребёнка не так уж и далеки от истины? Хотел скрасить мной свои последние дни жизни и дело с концом.

А теперь у нас с ним разные дороги. Кто он и кто я? Никто. Не Катарина Лемье, дочь герцога и одной из самых влиятельных дам города, а самозванка, бродяжка, дворняжка с говорящим самим за себя именем Лола. Или это просто вопят в моём теле ещё не отбушевавшие гормоны и юношеский максимализм? Или обида, гнев, ревность, что душит похлеще удавки? Или я просто гоню от отчаяния и бессилия?

Но что бы я сейчас ни чувствовала, нет, не пойду я толкаться в этих очередях за его благосклонностью. Потому что нет у меня больше запасной жизни. Нет больше за спиной другого мира, нет друзей и подруг. Хотя чёртов Брин прав: домик в Исваане уже хочется, а возможностей на него заработать в этом мире у таких как я — две. И ни в одной из них нет фразы «честным трудом».

— Бэл, а Бэл, — на следующий день в столовой все пристают к спустившейся на обед девушке. — А правда, что внешность возлюбленной короля теперь может быть любой?

— Нет, она должна быть блондинкой и голубоглазой, — отвечает та. — Я слышала, кареглазых даже не пускают.

— А какого роста? — больше всех волнуется Конни.

— Да кто же знает какой на самом деле был у неё рост, — отвечает кто-то из-за стола напротив. — А кстати, слышали новость про Марго эту, разведённую, с предписанием, бывшую давалку короля? Джейн, ты же её помнишь?

— Нужна она мне, ещё её помнить, — сидя рядом со мной, выбирает Худышка Джейн абрикосовые косточки из кружки с компотом. И, положив на стол, разбивает донышком стакана.

— Говорят, новая жена её бывшего мужа, та, что дочка ювелира, его бросила. Собрала вещички, ребёнка и укатила в Империю вместе с отцом.

— Красавчика Тиза Аркета, жирная корова Сандра Парк бросила? — переспрашивает какая-то осведомлённая девушка.

— Нищего красавчика, — хихикает та в ответ. — Она же развелась, уличив его в измене, и все денежки свои у него по новым законам забрала. Можно сказать, он стал первой жертвой равноправия.

"Можно сказать, так ему и надо", — добавляю я про себя, но сегодня меня это ни капельки не радует.

— Кто говорит? — шарахает стаканом Джейн по следующей косточке, а своим неоспоримым авторитетом по аудитории, которая было разгалдевшись, замолкает.

— Да ясно кто, Надин, — хмыкает «осведомлённая», даже имени которой я пока не знаю. — Он же её постоянный клиент. Из-за неё весь сыр-бор и вышел.

— Вот дура! — выносит свой вердикт Джейн, разбивая ещё одну кость.

— Кто? — резко превращается «осведомлённая» в «непонятливую».

— Марго эта, — очищает от осколков скорлупы ядрышки Худышка и закидывает в рот. — Они же с этой Надькой были тут подружки. Она и до сих пор к ней захаживает. Сплетни от неё таскает. А та с её мужиком спит, — хмыкает она.

И мне очень хочется добавить: по которому Марго до сих пор сохнет, но помалкиваю. Но вот же лядина, как говорит Ваби. (Вроде как это слово означает бесплодную землю, пустошь, а не то, что говорим мы, приставив букву «Б», но суть та же самая).

И столько у меня вопросов к этой Марго. Но главный: как там Барт?

Глава 10. Георг

— О, боги, Барт! Когда я даровал тебе эти земли и титул, то в жизни не думал, что ты превратишь замок в настоящую берлогу.

Я осматриваюсь в заваленной шкурами и провонявшейся нафталином комнате, которую генерал Бартоломеус Актеон, граф Пандор (по имени замка) громко назвал «рабочий кабинет».

— Отвали, Георг! — развалившись в кресле в одном халате на голое тело, он вытягивает ноги к остывающему камину, пока я разглядываю висящие по стенам чучела. — Мне и так хреново. Зря ты вообще приехал. Заболеешь.

— Ты думаешь меня можно испугать парой волдырей и лихорадкой?

— Парой сотен волдырей, — задирает он покрытое сыпью лицо, чтобы на меня посмотреть. — Но подозреваю, что ты именно за этим и приехал. Не поддержать старого друга, а подцепить оспу и, желательно, сдохнуть.

— Я тебя умоляю, — рассматриваю я голову оленя с огромными ветвистыми рогами. Что-то есть в ней общее с хозяином кабинета, но пока не пойму что. — Этой ветрянкой меня должна была наградить собственная дочь. И мне не пришлось бы ради этого тащиться к старому дятлу, который, когда болеет, становится капризным и нежным, как барышня. Я вообще только жить начинаю.

— У тебя есть новости? — устав на меня таращиться, отворачивается Барт.

— Ты думаешь я бы промолчал, если бы были у меня новости, — сажусь я на шкуру перед камином, чтобы поворошить догорающие угли. — Прошла неделя, а её так и нет.

— Наверно, что-то пошло не так, — вздыхает Актеон. — А ты что думаешь?

— Я не знаю, что думать, Барт. И мысли у меня уже самые мрачные. Сначала она не ответила ни на одно моё письмо.

— Георг, она не хотела давать тебе надежду. Ведь никто не знал, получится ли у неё вернуться, — не просто вяло возражает, а прямо кидается он на её защиту.

— Остепенись, болезный, — кладу я на угли ровненько поколотые поленья. — Просто вёл я себя как мудак. И не надежду она не хотела мне давать, а сомневалась, вот и не отвечала. Во мне сомневалась. И я её не виню. Представляю, сколько бессонных ночей она провела, прежде чем решиться. Это ведь не на рынок за зеленью сходить, даже не из города в город переехать, а сменить целый мир. Не временно. Навсегда.

— Я с трудом представляю каково ей было, — вздыхает Барт. — И не знаю, что выбрал бы я, будь у меня такой выбор. Но всё же она решилась. Так же твёрдо и без колебаний, как воткнула в себя тот кинжал. Засомневайся она в тебе хоть на секунду, и не сделала бы ни то, ни другое.

— Ты меня успокаиваешь, да? — гляжу на потрескивающие, разгорающиеся дрова. — И всё же я её обидел. Своим недоверием, подозрительностью, скрытностью.

— И это она тебе тоже простила. Как простила и всё остальное, что было до, иначе ты бы сдох на том алтаре или чуть позже, и у неё ничего бы не получилось. Ты напрасно терзаешься, Георг, она тебя простила, — закидывает он ногу на ногу, но видимо, это доставляет ему неудобства, потому что, поморщившись, ставит ноги рядом, как были, и одаривает меня взглядом мученика. — А вот если ты пришёл ко мне облегчить душу, то точно не по адресу. Пусть герцог Фогетт отпустит тебе грехи. Или ему, не имея сана, не положено?