И то ли она считает меня глупенькой юной дурочкой, то ли специально подбивает, чтобы избавиться от конкурентки, да только и я не вчера родилась, и Худышка объяснила мне в первый же день, чем это чревато. Можно не просто места и еды лишиться, потому что выгоняют за это без разговоров. Не только без денег за свои сомнительные услуги остаться, но и увечья получить, и просто оказаться в морге хладным трупом, объеденным крысами до неузнаваемости.

— Так что же тебе мешает? — слежу я как стервятник за добычей за стоящим Тизом и усмехаюсь, когда Маркус, бросив на меня уничижающий взгляд собирается уходить с какой-то мало запомнившейся мне хоть чем-то девицей.

— Надо вдвоём. Чтобы одна другую страховала. Иначе очень опасно, — всё тем же шёпотом, только недовольным, сообщает Конни, раздражением отреагировав на предпочтения Брина.

— Я не могу, — подскакиваю я, потому что «австралиец» вдруг поспешно выходит. Один.

— Почему? — удивляется Конни. Преувеличено удивляется, схватив меня за руку и заставляя обернуться. А потом на её лице появляется гаденькая усмешка. — Неужели из-за короля?

— Да, именно из-за него, — вырываю я руку, чтобы уйти. — Он будет первым и единственным мужчиной в моей жизни.

И, по моему мнению, это был сарказм в ответ на её сарказм, но для людей с уровнем стервозности «бесцеремонная сука», как у Конни — это откровение. И оно сродни мягкому брюшку у перевёрнутого на спину крокодила, месту, куда можно ткнуть.

— Боги, да ты девственница?! — тут же пользуется она этой возможностью «ткнуть» и восклицает на весь зал.

— Все мы здесь девственницы, — спасает ситуацию Джейн, отвлекая на себя огонь и взгляды, пока я избавляюсь от этой приставалы Конни и стараюсь не упустить «австралийца». — Анекдот в тему. Приходит как-то девушка в церковь на исповедь. «Я много блудила, святой отец». «Насколько много, дочь моя?» — уточняет священник. «Простите, но я здесь каяться, а не хвастаться».

Выбегая в коридор, я слышу дружный хохот, а вот исчезнувшего Тиза не вижу.

«Ну, не мог же он просто испариться? Дверь не хлопала, значит, домой не ушёл. Швейцар, выдающий одежду, тоже стоит на месте. Может, с кем договорился и пошёл следом?», — устремляюсь я к чёрной лестнице, потому что именно там вроде что-то и мелькнуло.

И это становится моей тактической ошибкой.

В пустом пространстве маленького холла, он отделяется от полумрака стены как вампир. И с размаха именно к этой стене меня и припечатывает.

— Меня ищешь? Или ты думала, я не замечу как ты следишь за мной весь вечер? — срывает он платье с моих плеч.

Я слышу треск рвущейся ткани, звук лопающихся резинок, но оказать сопротивление его сильным рукам, его мускулистому телу, со всей силы прижавшего меня к стене — не могу.

— Считай, нашла. Тебя и отымею, сладенькая, — ведёт он языком по щеке, сдавливая мою шею пятернёй так, что мне становится трудно дышать.

— Убери лапы, урод! — хриплю я и иду я на всякие безрезультатные ухищрения, чтобы освободиться.

Стараюсь его пнуть. Наступить каблуком на ногу. Но справиться с возбуждённым пьяным мужиком можно только в теоретическом курсе «Как противостоять насилию», который я в этом теле не прошла. А потому оно, моё бедное юное тело, вдруг такое маленькое и беззащитное в его ручищах, просто застывает от ужаса, когда он ещё сильнее стискивает мою хрупкую, резко ставшую просто неправдоподобно тонкой шею, и лезет под юбку.

— Убери лапы, сказала, — задыхаюсь я. И со всей силы вцепляюсь в его руку ногтями, пытаясь оторвать от себя. И больше всего боюсь, что в попытках порвать, содрать с меня «800 DEN с начёсом» одной рукой, он не рассчитает и просто переломит мне шею — так давит он в то место, где у мужиков кадык. А у меня там что? Щитовидная железа?

Господи! Лучше не спрашивай меня о чём я подумала в последний момент перед смертью. Тебе точно не понравится, как я порадовалась, что надела эти колготки.

— Да пошёл ты! — хриплю, делая судорожный вздох, чтобы оказать последнюю отчаянную попытку сопротивления, когда неведомая мне сила отшвыривает этого чёртова мудака в сторону, а потом — на пол одним точным мощным ударом.

— Лежать! — добавляет мой спаситель убедительности своим словам пинком. — Мадмуазель, вы в порядке?

«Георг?!» — силюсь я произнести, глотая воздух, и не верю своим глазам, глядя на его суровое лицо.

— Георг, — выходит почти беззвучно, сипло, жалобно, когда я протягиваю руки к его груди, где на кожаном жилете красуется гордый Благородный Пёс, не совсем уверенная: не умерла ли я на самом деле, не мерещится ли он мне.

Глава 14. Даша

— Мадемуазель, — подхватывает меня король, когда я обмякаю в его руках. Когда прижавшись к нему так, словно нашла драгоценную пропажу, висну у него на шее. — Всё в порядке?

— Да, да, всё в порядке, — душат меня слёзы. Слёзы радости, но вовсе не из-за спасения. Слёзы, сквозь которые я вижу, как его бойцы утаскивают тело Тиза с изрядно отрихтованным таблом.

— Мы знакомы? — немного отстраняется Георг, чувствуя некоторую неловкость из-за моих неожиданно хлынувших чувств. И, видимо, пытаясь вспомнить откуда мы знакомы, разглядывает сначала с удивлением, а потом даже в некотором смятении, не зная, что сказать.

— Ваша слава идёт впереди вас, Ваше Величество, — поспешно и безрезультатно пытаюсь я натянуть на плечи сорванные рукава, вдруг понимая, в каком непотребном растерзанно-обнажённом виде я стою перед ним.

— Надеюсь, дурная слава, — как-то растерянно улыбается он, так и не сводя с меня глаз.

— Самая что ни на есть дурнющая, — прихожу я в себя от этого озадаченного взгляда. Но и он уже берёт себя руки.

— Вас проводить, мадемуазель? Уверяю вас, пока я здесь, больше никто не рискнёт причинить вам вред и посягнуть на вашу честь. А ваш обидчик вряд ли скоро сможет ходить, так что вам не о чем волноваться. Но если вы желаете… куда бы вы ни сказали…

— Нет, нет, спасибо, я сама, — пячусь я к лестнице, придерживая рукой разорванное платье.

И возникает какая-то неловкая пауза, когда я хочу сказать: «Я только переоденусь. Вы же ещё не уходите?» Что для жертвы неудавшегося насилия произнести странно.

А он словно хочет спросить: «Я же вас сегодня ещё увижу?» Что для жертвы неудавшегося насилия услышать ещё страннее.

Вот так мы снова и расстаёмся: я и мой король.

Я — чтобы надеть новое платье, рассмотреть багровые синяки на шее и спрятать их под платком. А ещё осознать, что плевать мне на этого урода Тиза. Сейчас — на всё плевать. Потому что мой король здесь. Рядом. А ещё, что он меня клеил, сволочь! И «посягнуть на вашу честь» для девушки с голыми плечами (а поди докажи ему, что их мне оголили насильно) не прозвучало ли как издёвка? А «проводить, куда скажете» не равносильно ли «не пригласите на чашечку утреннего кофе?» Или всё же он не настолько циничен? Просто пафосен и высокопарен, как и подобает вести себя Его Статусности с незнакомыми девушками?

В общем, не успев встретится, мы расстаёмся, чтобы я тут же начала думать всякую херню.

А он… наверно, чтобы выпить… да какой к чёрту бокал шампанского! Для таких клиентов, как король, шипучий дорогой напиток носят ящиками.

И, как все гусары, его правая рука — Белоголовый Гриф — открывает бутылку… нет не саблей. Всего лишь клинком.

Я застываю на пороге именно в тот момент, когда в одно точное движение лезвие его ножа проскальзывает по горлышку до ободка, и шипучий напиток из обезглавленной бутылки устремляется вверх фонтаном.

С довольным визгом под пенную струю стремятся подставить свои бокалы все без исключения постоялицы и гости заведения. И градус этого веселья такой, что закладывает уши.

Так поздно в гостиную я ещё не приходила. И так неловко себя ещё ни разу не чувствовала, вдруг осознав, что я тут одна просто-таки в монашески-строгом наряде, да ещё и с замотанным вокруг шеи платком. После разорванного платья я, наверно, слегка переборщила с приличиями, но другого «лёгкого» платья у меня всё равно нет. Только это, с корсетом, багровое, по иронии прямо под цвет спрятанных под платком синяков.