В полном смысле слова притаскивает её за жиденькие рыжие волосёнки и швыряет на пол.

— Это же твоих рук дело, дрянь? — едва сдерживается она, чтобы её не пнуть.

— Эрмина, — останавливаю я её рукой. — Что происходит?

— Это она всё устроила, Георг. Эта недоведьма, — выдыхает Эрмина и, схватив со стола графин, наливает себе вина. Твёрдой, не дрогнувшей рукой.

— Глупая старая кошёлка, — гордо вскидывает голову Зинанта, сидя на полу. — Думала, ты самая умная, самая хитрая, самая единственная? Возомнила себя всемогущей?

— Заткнись, тварь, — сделав несколько глотков, выплёскивает ей в лицо остатки вина Эрмина.

— Нет, подожди, — под удивлёнными взглядами только что зашедших Шарли и Конни, снова останавливаю я свою ведьму. — Как раз давай её выслушаем. И я хочу всё знать с самого начала. То есть вы, как я понял, давно знакомы?

— Очень давно, Георг. В ту пору, когда мы последний раз виделись, её звали Иоланта, — садится Эрмина. — Жалкая, испуганная, беременная она пришла ко мне, чтобы спасти ребёнка. Девочка, что с её слов была ей так дорога, задыхалась в её утробе.

— И ты решила помочь? — выходит вперёд Шарли.

— Да, не смогла отказать.

— Добрая дура, — презрительно сплёвывает Зинанта. — Вот только остатки своих добрых сил ты и потратила на этого ненужного ребёнка. О, как я боялась, что ты меня раскусишь. Как нервничала, что уже тогда поймёшь мой замысел, — смеётся она. — Но ты была слепа, глуха, наивна и одержима единственным желанием — помочь. Впрочем, как и сейчас.

— И в чём же заключался твой замысел? — встаёт со мной рядом Шарли, но ей отвечает Эрмина:

— Она сразу задумала убить этого ребёнка, чтобы получить мою силу, дарованную ему. Вот только побоялась, что не сможет этого сделать, когда плод подрастёт. И убила его сразу, да, Иоланта? — усмехается она. — Я вижу в тебе этот давно мумифицированный плод, который тебя убивает. Но ты не можешь умереть, ведь ты бессмертна, пока моя сила в тебе. Да, я знаю всё, что ты сделала, ведь это моя сила. Но в этом зародыше её было так мало, а тебе нужно было больше. Намного больше. Вот только незадача: я наложила запрет на перемещения, и ты не могла получать её извне. Что за жалкое существование ты влачила, недочеловек?

— Жалкое? — смеётся та. — О, нет! Я довольна своей жизнью. Это ты испуганно пряталась в своём лесу и не высовывалась. А благодаря мне в этом мире установилось двоебожие и тебя вычеркнули из его истории. Ведь каждый архиепископ, что приходил к власти был всё более радикально настроен и всё больше подвержен пороку.

«Фу, бля», — сплёвываю я на пол, всего лишь представив, что эта полудохлая кляча кочевала из одной архиепископской постели в другую, а зная повсеместную склонность духовенства к содомии и учитывая её худобу и мальчишеское телосложение, то трахали её скорее всего только в задницу.

И теперь я подхожу, чтобы налить себе вина и подавить рвотный рефлекс.

— Но ты ошибаешься, я была не настолько и слаба, — подтягивает она ноги и садится спиной к стене. — Да, жизнь, смерть, любовь. Я очень хорошо усвоила что на самом деле важно.

— Вот только научилась только одному — нести смерть, — отворачивается Эрмина.

— Мне большего и не требовалось, — усмехается Зинанта. — Жалкие людишки сами напрашивались.

— А теперь запрет снят, — сделав глоток, упираюсь я руками в стол перед Эрминой, словно той мрази на полу и не существует. — И она тоже стала получать эту силу?

— И не только получать, но и использовать её. Иди-ка сюда, — хватает она за руку Конни и тянет её к Зинанте. — Иди, иди, не бойся. Говоришь, ничего не помнишь, — хватает она тощую руку ведьмы и кладёт на неё руку Конни.

— Коннигейл! — успевает подхватить закатившую глаза и ставшую оседать на пол девушку Шарли. Я помогаю уложить её на диван. Эрмина набирает в рот воды и окатывает её брызгами, заставляя очнуться.

За время всей этой суеты Зинанта лишь брезгливо хмыкает и отворачивается.

— А-а-ах, — вздымается грудь Конни, когда она словно выныривает на поверхность со своего обморока и делает глоток воздуха. — Годелин!

— Ты видела Годелин? Ты знаешь где Годелин? — трясёт её Шарлотта, под едкий насмешливый смех Зинанты.

Глава 75. Георг

— Вам всё равно её не найти. Ни Годелин, ни твою невесту, — мерит меня Зинанта презрительным взглядом. — Не найти без меня. И я выдам вам их кости, если вы не сделаете всё, что я скажу.

— И чего же ты ска…

— Нет, Эрмина, — перебиваю я свою ведьму и подхожу к язвительной гадине на полу вплотную. — Слышь, ты, я даже не хочу знать, чего ты хочешь. Ты вернёшь их обеих, а ещё фея, который, если я правильно понимаю, тоже у тебя. Вернёшь без условий, без ненужных сложностей и без промедления.

— А иначе что? — усмехается она.

— А иначе я привяжу тебя голой к двум столбам врастяжку на центральной площади и каждый желающий сможет плюнуть в тебя, ткнуть палкой или чем другим тоже ткнуть. Ведь хоть ты и бессмертная, боль, насколько я понял, ты чувствуешь.

— Ты не посмеешь, великий благородный Георг Пятый. Не способен. Кишка тонка.

— Ты даже не представляешь себе на что я способен, если меня достать, — присаживаюсь я перед ней на корточки. — А ты меня достала, Зинанта, — хватаю я её руку, и хрупкая кость её мизинца словно переламывается сама.

— С-су-у-ука! — взвывает она. И корчится на полу, прижимая к себе руку.

— Я буду лично ломать тебе по пальцу в час, пока в целости и невредимости мне не вернут мою невесту.

— Георг, — голос Роберта за спиной заставляет меня встать. — Прошу тебя, отпусти её. Не устраивай эти пытки в моём доме. Вообще ничего не устраивай. Не превращай мою страну в горячую точку на карте. Это должны были быть мирные переговоры.

— Мою невесту похитили, Роберт, если ты не забыл. В твоём доме, — подхожу я к своему трусливому брату вплотную.

— И всё же я вынужден настоять, чтобы ты освободил советницу Филиппа. И, — он нервно сглатывает, — покинуть мой дом.

— Настаиваешь?

— Настаиваю, — остаётся он непреклонен. — Или мне ты тоже объявишь войну?

— Нет, Роберт, тебе не объявлю. Но, очень надеюсь, что, когда мои войска пересекут границу, ты не выстрелишь мне в спину, — разворачиваюсь я и выхожу.

Да, наше пребывание в этом доме действительно бессмысленно. Мирно мы всё равно уже ничего не решим. А эта жалкая костлявая сука всё равно бы ничего не сказала, переломай я ей хоть все кости. Слишком много в ней злобы. Слишком пропитана она ей, чтобы подавить любую боль. Пусть Филипп сам с ней разбирается.

Шарлотта догоняет меня уже в коридоре.

— Георг, узнайте у Конни всё, что она вспомнила, надеюсь, это может нам помочь найти и Дарью, и Годелин.

— Само собой. А ты куда? — я останавливаюсь, но она продолжает идти.

— Мне нужно кое-что сделать, — оборачивается она на ходу. — Не волнуйся за меня, я не пропаду. Главное, я узнала, что они обе живы, а остальное и знать не хочу.

А вот я хочу. И, внимательно слушая Эрмину, пока мы возвращаемся в расположение наших войск, я жалею только об одном: что дал Филиппу так много времени.

Я бы выступил немедленно. Всё же сутки — слишком большой срок. Я, конечно, надеюсь, что они нам не понадобятся, но будь я на месте Филиппа, я бы немедленно объявил общий сбор, а не занимался поисками женщины, которая для меня смысл жизни, но для него ничего не значит.

Он кинется защищать свою империю прежде всего. Тем более сейчас, когда знает, что я не шучу. Ведь теперь я более чем уверен, что к похищению и Годелин, и Дашки он не имеет никакого отношения.

Видел, что свою Зинанту он потащил как беглую преступницу под конвоем. Но кто знает, насколько сильна её власть в его дворце.

А ведь именно там, насколько я понял из блеяния Конни, их и держали: Коннигейл, Годелин и Амато. Слишком узнаваемые детали: золотые львы, белый мрамор, красные ковровые дорожки. Весь этот шик, лоск и алые цвета императорской короны есть только в его резиденции.