Да, порой нам посылают испытания похлеще пыток и физической боли. Но порой на нечеловеческие муки мы обрекаем себя добровольно.

«Главное — выжить, — помогаю я Марку стаскивать с себя платье. — А этот ад пусть навсегда останется со мной. Только со мной, — разрываю рукав рубашки, что он не может снять из-за кандалов.

Он прижимает меня голой спиной к своему обнажённому телу. Обнимает одной рукой, гремя цепью, и прячет, укрывает собой, как может.

— Прости, — шепчет он, когда пролежав так какое-то время, мы оба понимаем, что этого мало. Слишком мало, чтобы согреться, лёжа на ледяном полу.

И я знаю за что он извиняется. За то, что понял это раньше меня. За то, что моё тело вызывает у него очень ожидаемую реакцию. Но его эрекцией меня не напугать. А вот тем, что этих объятий недостаточно — запросто.

— Никак на это не реагируй, — прекрасно понимает мои сомнения Марк. — Просто закрой глаза и думай о чём угодно. Что это кто угодно, но не я.

— Марк, я…

— Тс-с-с, — скользит он губами по шее. — Тебя нет. Меня нет. Это сон. Плохой сон, а не ты и я. Как только почувствуешь в ране покалывания, словно иголочками, я сразу остановлюсь. До этого всё будет напрасно.

И чёрт побери, у меня даже получается абстрагироваться. И думать о нём как о докторе, или массажисте, или сне. Но дважды чёрт побери, а он знает, что делать.

И в одном только не прав: я тоже знаю. И я — это я. Та, которая готова на что угодно, лишь бы спасти своего ребёнка. На что угодно, лишь бы выжить. И то, что моё тело откликается на его ласки — мой крест, который — ортова Зинанта права — только мне и нести.

Марк нежен. Страстен. Искусен. И его сильные руки, его влажные губы, его горячее гибкое тело вовлекают меня в свой завораживающий танец не зависимо от моего желания. Сначала я перестаю чувствовать боль, потом оно откликается на его напор испариной, а потом я чувствую те иголочки. Даже не иголочки, а словно молоточки, что стучатся в раненой ноге, в животе, у меня в мозгу, но уже не могу остановиться. Не могу не дать ему закончить этот танец оглушающе мучительным оргазмом, что горячим семенем растекается у меня по животу.

— Я люблю тебя, чужая женщина, — шепчет он, тяжело дыша. — Прости меня, но всё равно люблю.

Глава 81. Даша

Нет, он не проник в меня. Не притронулся там, где нельзя. Ни разу не поцеловал в губы. Я вообще не знаю, как он это сделал, ведь он даже бельё с меня не снял. Но сжав бёдра, к стыду своему, я кончаю вместе с ним. И где-то там глубоко внутри знаю, что всё же это не только чистая благодарность, пусть крохотную, но частичку своей души я тоже отдала ему. Навсегда.

— Мне жаль, Марк…

Он зажимает мои губы пальцем. Потом молча зубами отрывает кусок своей рубахи и вытирает мой живот. Так же, не проронив ни слова, отрывает ещё кусок и, преодолев возражения, начинает бинтовать мою ногу. И я выгибаюсь, бью кулаком по полу, кусаю губы, превозмогая боль, но пока я слегка под наркозом, ногу мою он всё же перевязывает.

Помогает мне надеть платье. Одевается сам. Ложится рядом.

— Ночь долгая. И холодная, — прижимает он меня к себе.

— Почему она сказала, что ты отсюда не выйдешь?

— Потому что в меня тоже влили один особенный яд. И меня уже, видимо, не спасти, — неожиданно улыбается он.

— Но ты сказал, что мы выберемся, — разворачиваюсь я, чтобы посмотреть на него.

— Я имел в виду: ты выберешься.

— А что это за яд? — не пойму я, всматриваясь в его лицо, почему он так безмятежен.

— Ты неужели в них разбираешься?

— Нет, — уверенно качаю я головой и принюхиваюсь, ловя его дыханье. — Но ты пахнешь… мылом. Тебя что мылом накормили?

— Нет, — снова улыбается он.

— А как ты себя чувствуешь? — с тревогой прикладываю я руку к его горящему лбу, к алеющим даже в темноте горячим щекам.

— Как обычно после секса, — подперев голову рукой, грызёт он подобранную соломинку. — Хорошо.

— Брин, — укоризненно качаю я головой.

— Не волнуйся, эта тайна умрёт вместе со мной, — снова лыбится он.

— Ты горишь.

— Тогда давай, если тебя это не смущает, я просто сниму рубашку и на этом закончим разговор.

— Хорошо, — разворачиваюсь я спиной и прижимаюсь в нему как к батарее. — Скажи, что ты делал в Абсинтии. Только честно.

— Приехал за одной девушкой, — он усмехается, но предвосхищает мой вопрос: — Нет, нет, не за тобой. Тебя я тогда не знал.

— За Конни?

— Это ты о ком? — недоумевает он. — А, о той бледной поганке. Нет. Я приехал за Джулией.

— Чего?! — приподнимаю голову, думая, что плохо расслышала. — За Худышкой Джейн?!

— Да. Это давняя история. Когда-то давно, ещё до империи у них с Филиппом была связь. Я бы даже сказал — отношения, — я просто молча пучу глаза, не веря своим ушам, и он продолжает: — Филипп хотел жениться. Но долг, правила, приличия. И церковь ему не позволила.

— Девушка из борделя. Конечно, какой моветон! — киваю я. — И он смирился?

— Ему пришлось. К тому же у него такой характер. Неконфликтный.

— Думаешь, он не забыл её?

— Уверен в этом.

— Тогда теперь я точно понимаю почему он так несчастен. К чему все эти войны, объединения, завоевания. Он хотел забыться, найти себе стоящее дело, посвятить себя ему. Но ему так и не удалось.

— Нет. И второй раз женился на той, что не любил. И стал ещё более несчастен, благодаря мне, спавшему с его женой.

— И ты решил искупить свою вину?

— Вину? Нет, — уверенно качает Марк головой. — Но я хотел ему немного счастья. И если бы она согласилась, если бы я уговорил её…

— Поменять один бордель на другой? — усмехаюсь я. — А я слышала ты разбираешься в женщинах.

— Врут. Нагло врут, — улыбается он.

Но я тут же вспоминаю, как Худышка встрепенулась, когда услышала, что Филипп снова собрался жениться. И этот её вчерашний приезд… а ведь он её всё же уговорил. Ведь она решилась, рискнула. Хоть Мона и не отпустила её одну. И это Брин подсказал им предлог, под которым можно приехать.

— Так вот откуда ты знаешь Мону?

— О, нет — усмехается он. — С Моной я познакомился, когда тебя искал. И поверь, я нашёл тебя раньше, намного раньше твоего короля. Но ты сказала, что я не разбираюсь в женщинах. В общем, будем считать, что я ему уступил.

— Расскажи мне про вторую жену Филиппа, которая погибла, — ухожу я от этой скользкой темы: я и Георг, чтобы не ранить его самолюбие, хотя оба мы прекрасно понимаем, что к чему. — Ты любил её?

— Нет, не любил, — становится Маркус совершенно серьёзным. — Но я страдал. Очень страдал. Мне была невыносима её смерть. Если бы тогда я только знал, что её тоже погубила Зинанта. Если бы догадался…

— Что теперь об этом. Если бы, да кабы, — вздыхаю я.

— Да, — кивает он. — И она была беременна моим ребёнком. А я, к сожалению, не настолько бесчувственный, как все считают.

— Тебя всего лишь изгнали.

— Я был бы больше рад, если бы меня казнили. Но в том, что изгнали нашёл свои прелести. Находиться в этом замке, городе, даже в этой стране мне было невыносимо. Я уехал на Трэс. Купил замок. Вернее, мне его подарила Шарли. Но я жил там практически в заточении. Как отшельник. В полном одиночестве.

— Что же помогло тебе не сойти с ума?

— Море. Картины. Я рисовал. Много. Самозабвенно. В состоянии полного отречения от этого мира.

— У нас говорят, что солёная вода — лекарство от всех болезней. Море, слёзы и пот.

— Как никогда я склонен этому верить. Ты вспотела, — проводит он пальцем по краю моих волос. — Твоё лекарство сработало. Ты будешь жить, чужая женщина. И это главное.

А ещё я никогда не забуду какой ценой мне досталась эта жизнь.

Так дорого я, наверно, ещё никогда не платила.

Я буду себя уговаривать, что не могла поступить иначе. Убеждать, что не могла позволить себе умереть. Затыкать эти гаденькие голоса в своей голове тем, что спасала ребёнка. И тем, что не могла обречь Георга на эти муки — пережить мою потерю, и нашего сына, будущее, всё.